Сочинения по литературе и русскому языку Статья: «Старое барство» в романе Льва Толстого «Война и мир», или Как Хлёстова и Ноздрёв стали положительными героямиNotice: Undefined variable: description in /home/area7ru/literature.area7.ru/docs/index.php on line 596 Notice: Undefined variable: br in /home/area7ru/literature.area7.ru/docs/index.php on line 596 Добавлено: 2024.10.03 Просмотров: 12 Ранчин А. М. О том, что Лев Толстой в "Войне и мире" опоэтизировал мир "старого барства", писали еще литературные критики-современники автора. О консерватизме общественной позиции Толстого, с симпатией описавшего мир патриархального дворянства и как бы не заметившего явлений, обозначаемых штампом "ужасы крепостничества", было много сказано в книгах В.Б. Шкловского и Б.М. Эйхенбаума (эти работы были изданы еще во второй половине 1920 — начале 1930-х гг.). Но, может быть, самое интересное при изучении с этой точки зрения "Войны и мира" — с какими литературными произведениями при этом полемизировал писатель, какие художественные образы других авторов он словно бы истолковал по-новому в своём романе. На одну перекличку ещё давно обратил внимание такой внимательный читатель и тонкий критик, как В.В. Розанов. В статье ""Горе от ума"" (1899) он заметил, что "в "Войне и мире", которая имеет темою обзор и критику именно критикуемой и Грибоедовым эпохи, есть фраза" о барыне, покидающей Москву со своими арапами и шутихами — несомненный отголосок слов Хлёстовой о приобретенной ею "арапке" ("Век нынешний и век минувший…": Комедия А.С. Грибоедова "Горе от ума" в русской критике и литературоведении. СПб., 2002. С. 227). Но если в "Горе от ума" мода на "девок-арапок" подана как отвратительная черта дикого "века минувшего", то Толстой видит в упомянутой им барыне (а её образ — собирательный) проявление столь ему дорогого "скрытого патриотизма". Такая старозаветная дворянка и ей подобные не захотели оставаться в первопрестольной под властью Наполеона, и без поступка этой дворянки не было бы победы в войне 1812 года. Правда, Розанов решил, что эта перекличка и различие в трактовке московской барыни — хозяйки "арапов" Грибоедовым и Толстым отнюдь не следствие сознательной полемики создателя "Войны и мира" с автором "Горя от ума": "Мы прикидываем всё это примерно; говорим, что в пьесе есть какое-то недоумение в понимании своей эпохи, как на это можно указать, ссылаясь на невольную критику её в "Горе от ума" <…>" (Там же. С. 232). Спустя почти пятьдесят лет после Розанова, в 1941 г. ёмко и точно о толстовской трактовке грибоедовской Москвы заметила писательница из первой послереволюционной эмиграции Н.Н. Берберова: "Ещё о "Войне и мире". Фамусовская Москва, с Ростовым-Фамусовым, и Тугоуховские, и Репетиловы — все налицо. Толстой как бы благословил то, что Грибоедов бичевал" (Берберова Н.Н. Курсив мой: Автобиография. М., 1996. С. 471). На самом деле полемика в изображении "старого барства" Толстой полемизирует — причём вполне осознанно — не только с Грибоедовым, но и ещё со многими произведениями русской литературы, в которых отражены взгляды, которые — не ища более точных определений — можно назвать либеральными и прогрессистскими. Итак, вчитаемся в текст. Начнём с пассажа из "Войны и мира" о барыне и её чернокожих слугах (между прочим, Розанов в своей статье цитирует текст Толстого неточно — очевидно, по памяти). "Та барыня, которая ещё в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы её не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию" (т. 3, ч. 3, гл. V). А вот в каком контексте появляется упоминание об "арапке" в пьесе Грибоедова: "Хлёстова: Ну, Софьюшка, мой друг, Какая у меня арапка для услуг: Курчавая! горбом лопатки! Сердитая! все кòшачьи ухватки! Да как черна! да как страшна! Ведь создал же Господь такое племя! Чёрт сущий <…> <…> Представь: их как зверей выводят напоказ… <…> А знаешь ли, кто мне припас? Антон Антоныч Загорецкий. <…> Лгунишка он, картёжник, вор <…> Я от него было и двери на запор; Да мастер услужить: мне и сестре Прасковье Двоих арапченков на ярмарке достал; Купил, он говорит, чай, в карты сплутовал; А мне подарочек, дай Бог ему здоровье!" (д. 3, явл. 10) Рассказ Хлёстовой весьма красноречив. Прежде всего, эта большая барыня вместе с сестрой привержена старинной моде прошлого, "минувшего" века на чернокожих слуг. Хлёстова — одна из тех, о ком в финале Чацкий скажет как о "старухах зловещих, стариках, / Дряхлеющих над выдумками, вздором" (д. 4, явл. 14). Кроме того, отношение к "арапам" как к полулюдям-полуживотным свидетельствует о "варварстве", "дикости" этого грибоедовского персонажа. И, наконец, Хлёстова ради желания иметь служанку-"арапку" готова прибегнуть к услугам такого отвратительного человека, как Загорецкий. Она безнравственна. Между тем у Толстого владение "арапами" — не более чем историческая деталь, признак времени. Сама по себе она не говорит о человеке ни хорошо, ни плохо. Хозяйка чернокожей прислуги может быть истинной патриоткой. Полемические переклички с "Горем от ума" в этом фрагменте толстовского романа очевидны. Московская барыня не случайно направляет именно в саратовскую деревню: "в деревне, к тётке, в глушь, в Саратов" грозится отослать Софью Фамусов. Безымянная барыня из толстовского романа оказывается едва ли не софьиной тётушкой. И ещё о слугах. Среди слуг старого графа Ильи Андреевича Ростова имеется шут по прозвищу Настасья Ивановна. Для либерального сознания шуты — бесспорное свидетельство бесчеловечности и развращённости их господ, попирающих человеческое достоинство слуг, вынужденных играть эту унизительную роль. "Гаеры", шуты — одна из отвратительных черт крепостнического быта в некрасовском стихотворении "Родина". У Толстого же и это — выразительная и даже экзотически милая черта старинных нравов. А шут Настасья Ивановна отнюдь не чувствует себя униженным. Вернёмся к Хлёстовой. Эта героиня грибоедовской комедии отличается прежде всего бесцеремонностью и резкостью. О Чпцком она прилюдно замечает: "Я за уши его дирала, только мало". В "Войне и мире" есть подобная бесцеремонная московская дама, Марья Дмитриевна Ахросимова. Но только не в пример Хлёстовой она добра и мудра, именно она предотвращает увоз Наташи Анатолем Курагиным, она выносит резкий приговор безнравственному замыслу Элен выйти замуж при живом муже, Пьере Безухове: "Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей: -У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех.….. так-то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и грозно оглядываясь, прошла через комнату. На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного" (т. 3, ч. 3, гл. VII). Злоязычная и грубоватая, но справедливая, Ахросимова оказывается в великосветском Петербурге в том же положении, что и Чацкий в старозаветной Москве: в обоих видят "шутов". В своей комедии Грибоедов направил всю желчь сатиры и соль острот против патриархальной Москвы, приравняв патриархальность к "дикости". Толстой же дорожил естественностью в старинных нрава и быта, по контрасту низко оценивая великосветский Петербург, чопорный, лицемерный, мертвенный: "В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна" (т. 3, ч. 2, гл. VI). Вот хлебосольный московский барин, милый в своей простоте и безалаберности старый граф Ростов радостно внимает всем ораторам в московском Дворянском собрании в 1812 г. и не замечает, что они противоречат друг другу: "<…> только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал" (т. 3, ч. 1, гл. XXII). Чем не Павел Афанасьевич Фамусов, завсегдатай Английского клуба? Только хороший Фамусов. Да и сам автор, не боясь обвинений в ретроградстве и косности, готов подать себя этаким симпатичным Фамусовым или Скалозубом: "Только в наше самоуверенное время популяризации знаний, благодаря сильнейшему орудию невежества – распространению книгопечатания вопрос о свободе воли сведен на такую почву, на которой и не может быть самого вопроса. В наше время большинство так называемых передовых людей, то есть толпа невежд <…>" (Эпилог, ч. 2, гл. VIII). Книги сжечь или фельдфебеля в Волтеры дать создатель "Войны и мира" не предлагает, но просвещение, перед которым благоговел Чацкий, не жалует… Чем заняты любимые автором Ростовы. Одно из самых дорогих их душе занятий — псовая охота. Охотятся с размахом: "Всех гончих выведено было пятьдесят четыре собаки, под которыми доезжачими и выжлятникми выехало шесть человек. Борзятников, кроме господ, было восемь человек, за которыми рыскало более сорока борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около ста тридцати собак и двадцати конных охотников" (т. 2, ч. 4, гл. IV). Охотятся с азартом. О поэтизации Толстым псовой охоты резко отозвался Д.И. Писарев, увидев охотничьем азарте отказ человека от общественных задач и от решения серьезных жизненных вопросов: "Кто не останавливается на весёлой наружности явлений, того шумная и оживлённая сцена охоты наведёт на самые печальные размышления. Если такая малость, такая дрянь, как борьба волка с несколькими собаками, может доставить человеку полный комплект сильных ощущений, от исступленного отчаяния до безумной радости, со всеми промежуточными полутонами и переливами, то зачем же этот человек будет заботиться о расширении и углублении своей жизни? Зачем ему искать себе работы, зачем ему |