Сочинения по литературе и русскому языку Статья: «Дуэль» А.С.Грибоедова с Н.И.ГнедичемNotice: Undefined variable: description in /home/area7ru/literature.area7.ru/docs/index.php on line 596 Notice: Undefined variable: br in /home/area7ru/literature.area7.ru/docs/index.php on line 596 Добавлено: 2024.10.08 Просмотров: 5 Кибальник С.А. Названный сюжет уже не раз прослеживался другими исследователями. Однако некоторая скороговорка в его рассмотрении, как правило, влекли за собой схематизм, игнорирующий личные особенности оппонентов и их взаимные отношения, также имеющие значение при общей оценке полемики. Недостаточно четкое определение эстетической и литературной позиции Гнедича: в основном создатель «русской Илиады» едва ли не безоговорочно записывался в лагерь карамзинистов - приводило к тому, что отдельные моменты этого любопытного спора оказывались все время смещены, а некоторые оттенки стерты. Вот их-то я и постараюсь восстановить. Итак, П.А.Катенин в 1816 году печатает свой вольный перевод баллады немецкого поэта Готфрида Бюргера «Ленора». В двадцать седьмом номере «Сына Отечества» выходит критика этого перевода, автором которой был Н.И.Гнедич. Наконец, в тридцать седьмом номере этого же издания А.С.Грибоедов печатает свою антикритику на статью Гнедича. Вот и вся полемика – в сущности, лишь обмен уколами, но не по обычной дуэльной схеме «Грибоедов против Гнедича», а немного сложнее: Гнедич – выпад против Катенина, а Грибоедов – ответный выпад против Гнедича и Жуковского (как автора первого переложения «Леноры» – баллады «Людмила»). Начнем с того, что с легкой руки Ю.Н.Тынянова полемику эту принято включать в общую картину борьбы «младших архаистов (Шаховской, Катенин, Грибоедов, Кюхельбекер) с карамзинским направлением в литературе». Дальнейшее изучение этой темы проходило в основном в рамках тыняновской парадигмы. Однако Гнедич не только не член «арзамасского общества безвестных людей», но, напротив, постоянно подвергается на заседаниях «Арзамаса» со стороны его членов сатирическим выпадам – не менее саркастическим, чем его ядовитая рецензия на Катенина: «друг наш Гнедич на гекзаметре без просодии», «некий халдей из Библиотеки», «досужий бес Хлыстова», «присяжный враг Гомера» – таковы отзывы о нем Д.Н.Блудова, С.П.Жихарева, Д.В.Дашкова, а переводы Гнедича из «Илиады» характеризуются ими как «вой Гнедича», «ужасные его гекзаметры», «убитый им Гомер». Это скептическое отношение к Гнедичу неизменно: оно нисколько не меняется после его выступления в защиту Жуковского, а читанная накануне его, 2 января 1816 года в собрании Императорской Публичной библиотеки поэма «Рождение Гомера» на заседании «Арзамаса», состоявшемся 24 февраля 1816 года, вызывает следующий отзыв Варвика – Николая Тургенева: «Кто бы подумал, слушая чтение помощника библиотекаря, что дело идет о Гомере. Жалобным голосом своим, казалось, он просил пощады своему произведению. Два порядочных стиха едва ли вознаградили вас, почтенные сочлены, за два скучные часа». Гораздо более ощутимы связи Гнедича с «Беседой любителей русского слова», что делает его выступление в защиту Жуковского, на первый взгляд, довольно неожиданным. Правда, в 1811 году при открытии «Беседы» Гнедич отказался войти в ее состав, но впоследствии он постоянно печатается в «Чтениях» этого общества и нередко бывает на его заседаниях. Таким образом, если речь может идти здесь о выступлении Гнедича как выражении некоего группового мнения – а Гнедич сам дал основания для этого, ссылаясь в своей статье на мнения неких «читателей» – то это выражение не мнения «арзамасцев», а собственного мнения Гнедича, подкрепленного суждениями нескольких его друзей. Напомню, что из круга «арзамасцев» и близких к «Арзамасу» поэтов Гнедич был дружен с Жуковским, Батюшковым и Дашковым. «Почему Гнедич выступил против Катенина и за Жуковского? – писал по этому поводу М.В.Строганов. – С Катениным его связывали деловые отношения по оленинскому кружку и близкие театральные интересы. С Жуковским – дружеское общение и скепсис по отношению к “Беседе”». И отвечал на этот свой вопрос следующим образом: «Гнедич, в отличие от Катенина (по словам Ф.Ф.Вигеля) “чуждался падших <беседчиков. – М.С.> и не дерзал восстать на торжествующих”, т.е. “арзамасцев”. Однако точнее было бы сказать так: Гнедич чуждался еще проявить близость к “арзамасцам” и не дерзал окончательно порвать с “беседчиками”, хотя в периоды размолвок с ними он моно бранивать серьезные пародии. Позиция Гнедича типично “диффузная”, “периферийная”, и эта “промежуточность” его позиции вызывала на Гнедича со стороны “арзамасцев” насмешки и пародии, хотя в былые годы из их рядов звучали слова одобрения его новаторским начинаниям (вспомним приветствия С.С.Уварова по поводу начала работы Гнедича над гексаметрическим переводом “Илиады”)». Такая позиция нам представляется гораздо более близкой к истине. Мнение Гнедича, как оно выражено в статье, несколько отличается от мнения «читателей», на которых он ссылается: оно более умеренное. Гнедич даже называет таких читателей «злыми» и говорит им: «Но послушайте, любезные читатели! в суждениях также надобно спешить, как и в сочинениях: первые впечатления иногда обманчивы…» – а далее и вовсе порывает с ними: «Однако ж я вижу, что если слушать мне суждения таких строгих читателей, то они едва ли не каждый куплет станут перерывать, крича за оскорбление Грамматики или Логики, вкуса или слуха. Я их не буду слушать – пусть говорят, что хотят – стану читать один…». Разумеется, «строгие читатели» – это вовсе не обязательно друзья Гнедича-«арзамасцы». Однако то, что суждения их представляют собой явный отголосок реакции некоторых членов «Арзамаса» на появление катенинского перевода, которая была не менее резкой, чем реакция на появление на сцене (за год перед этим) поэта Фиалкина в комедии Шаховского «Липецкие воды», несомненно. И Гнедич от мнения этих придирчивых читателей открещивается – правда, лишь для того, чтобы далее по ходу статьи оказаться не менее придирчивым по отношению к катенинскому переводу уже самому, без их помощи. Дружеские связи дружескими связями, но выступление Гнедича против Катенина все же выглядит неожиданным. Ведь он отнюдь не арзамасец, с его эстетических позиций баллады Жуковского – это отнюдь не то, что нужно отечественной словесности, и, наконец, собственные стилистические принципы его в работе над переводом «Илиады» в некоторых отношениях ближе к катенинским, чем к тем, которые исповедовал Жуковский. Неужели же дело в одном том, чтобы осадить молодого писателя, посягнувшего на признанный авторитет? Все-таки нет, а дело здесь опять-таки в оттенках эстетической позиции, а с другой стороны, во всей совокупности литературных и личных отношений. Прежде всего перевод Катенина вышел из кружка Шаховского, отношения с которым Гнедича были к тому времени резко неприязненными. С Шаховским у него были старые счеты: еще в декабре 1809 года он «заклинал дружбою» Батюшкова, писавшего тогда «Видение на берегах Леты», «выкупать» Шаховского <…> – бога ради!». Именно эта «антишаховистость», а не «арзамасскость» Гнедича была внешним поводом для отрицания катенинского перевода, но вот именно внешним и отнюдь не главным. Главным же были трансформации в собственных эстетических позициях Гнедича к 1816 году, которые отразились, в частности, в произнесенном на торжественном собрании Императорской Публичной библиотеки 2 января 1816 года рассуждении его «О вкусе, его свойствах и влиянии на нравы и язык народа». Если судить по прежним эстетическим суждениям Гнедича, то его эстетическая платформа не так уж сильно отличается от катенинской. Например, в 1811 г. Гнедич писал Батюшкову: «Я – лет десять стараюсь ославяниться, т. е. вникаю в свойства и красоты, и богатство славенского языка, но еще далек, хотя ты и льстишь мне, от цели моих желаний». Приведя прозаический перевод небольшого отрывка из «Илиады», он спрашивал того же Батюшкова, отчего «в этом рассказе, составленном из слов низких и непристойнейших, где ничего не подобрано, рассказано, как говорят матросы и свинопасы, никаких искусственных фигур и оборотов, отчего в этом рассказе вселена Венера, меня восхищающая…»? В простонародном языке Гнедич, таким образом, видел огромный источник художественной выразительности. Стало быть, «сия простота и даже грубость выражений, сия сволочь, заменившая воздушную цепь теней», как впоследствии передавал Пушкин стилистический характер перевода Катенина, отнюдь не должна была возмутить Гнедича. Все дело, однако, в том, что к 1816 году язык Гомера, по справедливому заключению А.Н.Егунова, уже не был для Гнедича «тем языком, каким говорят матросы и свинопасы», и перевести на русский язык иноязычное произведение не значило сделать его вульгарным – в этом Гнедич усматривал принижение русского народа. Отсюда, – справедливо заключал Егунов (и очень жаль, что его выводы до настоящего времени оставляются без внимания исследователями Грибоедова) – а не вследствие сочувствия к украшающим способам перевода Жуковского, негодование Гнедича по поводу «Ольги» Катенина. В своем искреннем эстетическом негодовании Гнедич, впрочем, зашел настолько далеко, что ему отказало чувство справедливости. Он впал в ригоризм, мелочную придирчивость, непозволительную для поэта назидательность и сам подставил себя под удар Грибоедову. «Слезный сон» для него «сухой эпитет», «рано поутру – сухая проза», «Ах, родима, все пустое!» – «простота, но не поэтическая», рать, с его точки зрения, не может |