Литературно-музыкальный вечер "Лицейское братство", посвященный творчеству А.С. Пушкина

На фоне музыки 1 Ведущий говорит: 1811 год 19 октября. Открылся Царскосельский лицей.30 мальчиков сели за парты и стали лицеистами. Среди них: Пушкин Александр, Дельвиг Антон, Пущин Иван, Кюхельбекер Вильгельм, Данзас Константин.

Задушевные товарищи Пушкина ...

Суровые их судьбы одухотворены верностью высоким принципам человеческого предназначения, сложившимся в годы царскосельской юности.

Пылкий самолюбивый Кюхельбекер стал декабристом, был приговорен к смертной казни, замененной 15 летним заключением в крепости и пожизненной ссылкой в Сибирь. Почти ослепший, измученный перенесенными испытаниями, он умер от чахотки в Тобольске.

Мягкий, добродушный Дельвиг, прекрасный знаток античности, тонкий критик, поэт, выпускал вместе с Пушкиным "Литературную газету". Незадолго до своей несвоевременной смерти Дельвиг за публикацию четверостишия де-ла-Виня, посвященного памяти жертв июльской революции во Франции, подвергся грубым репрессиям со стороны шефа жандармов Бенкендорфа и был отстранен от издания газеты, которая вскоре прекратила свое существование.

Человек кристальной честности, Пущин также стал декабристом был сослан на каторгу в Сибирь и помилован лишь после смерти Николая I.

"...Пушкин мой всегда жив для тех, кто, как я любил его, и для всех умеющих отыскивать его живого, в бессмертных его творениях", – писал он в известных" Записках о Пушкине".

Живы для нас они, верные друзья поэта.

Звучит музыка: романс из музыки к повести Пушкина “Метель” (Г. Свиридов)

Однажды воспитатель Пилецкий видел, как Пушкин встретился с воспитанником Дельвигом. Пушкин шел как всегда, "дичком, торчком", Вдруг он нечаянно увидел Дельвига, который шел навстречу без всякого дела и занятий, лицо его вдруг изменилось, улыбка появилась на нем, глаза засветились, он засмеялся безо всякой видимой причины, они обнялись и пошли нога в ногу. Пушкин, обычно молчаливый, неохотно отвечающий на вопросы, смеявшийся резко и отрывисто, теперь болтал, смеялся то и дело. Дельвиг, видимо, был ему приятен.

Дай руку, Дельвиг.
Что ты спишь?
Проснись, ленивец сонный,
Ты не под кафедрой сидишь,
Латынью усыпленный.

Эти шутливые строки подчеркивают ту теплоту, с которой Пушкин относился к своему другу.

Дельвиг был не только другом души, но и большим поэтом, при жизни недооцененным едва ли не всеми, кроме его великого друга. Нужно ли говорить, как много это значило для Пушкина? Он одобрял поэтические опыты Дельвига и поощрял его к новым трудам:

В одном из писем Пушкин писал Дельвигу:

"На днях попались мне твои прелестные сонеты – прочел их с жадностью, восхищением и благодарностью за вдохновенное воспоминание дружбы нашей".

Великого Пушкина первым услышал и оценил Антон Дельвиг:

Я Пушкина младенцем полюбил,
С ним разделял и грусть и наслажденье,
И первый я его услышал пенье,
И за себя богов благословил,

Одному Дельвигу Пушкин любил читать стихи. По выражению бледных глаз своего друга он видел, каковы стихи.

Потом Дельвиг встряхивался как под дождем, и говорил, подражая Команскому: "Прелестно, дарование".

О рождении нового поэта всему миру возвестил не кто иной, а Дельвиг: "Пушкин! Он и в лесах не укроется".

Лира выдаст его громким пением".

И громкое пение пушкинской лиры резало слух царю и его приспешникам. Результатом царской немилости явилась Южная ссылка Пушкина. Находясь в ссылке, он жил ожиданием писем друзей, жил воспоминаниями лицейских дней.

Из письма Пушкина к Дельвигу

"Мой Дельвиг, я получил все твои письма. Вчера повеяло мне жизнью лицейской, слава и благодарение за то тебе и моему Пущину".

Теплотой и любовью пронизаны строки писем Дельвига к своему другу: из письма Дельвига к Пушкину:

"Великий Пушкин! Иди как шел. Никто из писателей русских не поворачивал так каменными сердцами нашими как ты"”

Дельвиг в письмах выражал свое восхищение и преклонение перед талантом Пушкина, перед его великим гением. Из письма Дельвига:

"Милый Пушкин, “Онегин” твой у меня, читаю его и перечитываю и горю нетерпением читать его продолжение. Целую крылья твоего Гения, радость моя"

“Мы читали и перечитывали “Бахчисарайский Фонтан”. Человек, не лишенный чувства изящного, не устанет читать подобные сочинения, как охотник до жемчугу, пересматривающего богатые ожерелья. В каждый новый раз удовольствие усугубляется, так как все более и более убеждаешься в неподдельной красоте своей драгоценности”.

В этой дружеской переписке слышны нотки тоски по ушедшим дням юности. Это диалог двух "лицейских братьев" о безвозвратно ушедших прекрасных лицейских днях. Привязанность воспитанников Лицея к месту первоначального своего образования составляла их общую черту.

Дельвиг тосковал о Лицее. Вот что он писал:

Не мило мне на новоселье,
Здесь все увяло, там – цвело,
Одно и есть мое веселье,-
Увидеть Царское Село.

И Пушкин отдавал дань дням своей весны:
В беспечных радостях,
В живом очарованье,
О, дни весны моей, вы скоро утекли.
Теките медленней в моем воспоминанье.

Но время неумолимо и быстротечно. Безвременно ушел из жизни "Милый Дельвиг", "ленивец сонный", такой большой друг и человек. "Смерть Дельвига нагоняет на меня тоску. Вот первая смерть, мною оплаканная, никто на свете мне не был ближе Дельвига. Изо всех связей детства он один оставался на виду – около него собиралась наша бедная кучка. Помимо прекрасного таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала, он был лучшим из нас, без него мы точно осиротели”.

/Из письма Пушкина Плетневу/.

Не только горечью и болью пронизаны письма Пушкина к друзьям, после смерти Дельвига. Тихая и светлая печаль, добрые воспоминания – все это звучит в письмах Пушкина к Плетневу,

“Я знал его в лицее – был свидетелем первого незамеченного развития его поэтической души и таланта, которому еще не отдали мы должной справедливости. С ним читал я Державина и Жуковского. С ним толковал обо всем, что душу волнует, что сердце томит, и хорошо знаю его первую молодость. Я знаю всю его жизнь, богатую не романтическими приключениями, но прекрасными чувствами, светлым чистым разумом и надеждами".

"В нем рано проявилась любовь к поэзии. Уже в первых его стихах заметно необыкновенное чувство гармонии и той классической стройности, которой никогда он не изменял. Но он не был оценен при раннем появлении на кратком своем поприще.

"Я редко пел, но весело, друзья!
Моя душа свободно разливалась
О, царский сад, тебя ль забуду я?
Твоей красой волшебной забавлялась
Проказница фантазия моя,
И со струной перекликалась,
В согласный звон сливаясь под рукой, -
И вы, друзья, талант любили мой".

/К друзьям 1818 г/

Звучит музыка. “Зимняя дорога” из музыки к повести Пушкина “Метель” (Г.Свиридова)/

Третьим поэтом в этом дружеском триумвирате был Вильгельм Кюхельбекер – поэт, литературный критик и публицист, видный деятель декабристского движения. Прочная дружба и глубокое взаимное уважение с ранней юности связывали долговязого “Кюхли” с живым, подвижным маленьким "французом", "обезьяной с тигром", как называли Пушкина лицейские друзья.

Союз поэтов, "любимцев вечных муз", как писал Кюхельбекер, объединял избранные души, которым суждено было в будущем преобразовать мир на началах справедливости и гармонии.

"Скажи, Вильгельм, не то ли с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?

За годы разлуки Кюхельбекер действительно стал "братом" поэта именно " по судьбам".

Жизнь бросала его, как и Пушкина, по всему миру, фактически из одного изгнания в другое. Но свидеться друзьям так и не пришлось.

Кюхельбекер с оружием в руках участвовал в восстании на Сенатской площади. 19 января 1826 года он был арестован в Варшаве, и для него начались долгие годы тюремного заключения и ссылки.

До конца жизни Кюхельбекер оставался романтиком, и романтический культ дружбы играет роль в его творчестве.

О гибели Пушкина Кюхельбекер узнал лишь 24 мая 1837 года. И в тот же день написал стихотворение "Тени Пушкина". А почти через полтора года 19 октября 1838 года он создал одно из лучших своих стихотворений.

"Вчера была наша лицейская годовщина,- писал Кюхельбекер своей племяннице Наталье Григорьевне Глинка,

20 октября 1838 года – я праздновал ее один: делиться было не с кем, однако мне удалось придать этому дню собственно для себя некоторый отлив торжественности. Я принялся сочинять, если только можно назвать сочинением стихи, в которых вылились чувства, которые давно рвались на простор…

Мне было бы очень больно, если бы мне в этот день не удалось ничего написать: много может быть, между пишущего молодежью людей с большим талантом, чем я; но по крайней мере в этот день я, преемник лиры Пушкина, и я хотел оправдать в твоих глазах покойного поэта, хотел доказать хоть не другому кому, так самому себе, что он не совсем не даром сказал о Вильгельме: "мой брат родной по музе, по судьбам''

В 1838 году еще были живы почти все лицеисты: и делавшие блестящую карьеру Горчаков и Корф, и каторжанин-декабрист Пущин и многие другие. Умерли поэты Пушкин и Дельвиг. Кюхельбекер остался последним поэтом поэтического содружества:

А я один средь чуждых мне людей
Стою в ночи беспомощный и хилый,
Над страшной всех надежд моих могилой,
Над мрачным гробом всех моих друзей
В тот гроб бездонный, молнией сраженный,
Последний пал родимый мне поэт....
И вот опять лицея день священный,
Но уж и Пушкина меж нами нет.

Для Кюхельбекера друзей-поэтов не осталось. Распался блестящий Царскосельский триумвират, он существует лишь в "заоблачных высях", в том мире, который пытался создать себе Кюхельбекер в одиночной тюремной камере, куда во сне и в мечтах приходили к нему и казненный Рылеев, и Грибоедов, и многие другие.

Пора и мне! – Давно судьба грозит мне казней нестерпимого удара:

Она меня того лишает дара,
С которым дух мой неразлучно слит!
Так! Перенес я годы заточенья,
Изгнание и срам, и сиротство;
Но под щитом святого вдохновенья,
Но здесь во мне пылало божество.

Теперь пора! Не пламень, не Перун
Меня убил; нет; вязну средь болота,
Горою давят нужды и забота,
И я отвык от позабытых струн.
Мне ангел песней рай в темнице душной
Когда-то созидал из снов златых;
Но без него не труп ли я бездушный
Средь трупов столь же хладных и немых?

Больной, ослепший, умирающий Кюхельбекер продолжал писать, твердо надеясь, что потомство когда-нибудь по заслугам оценит его творения, он верил в торжество красоты и любви, верил в торжество дружбы. Эта трогательная связь между Пушкиным Дельвигом и Кюхельбекером – яркий пример благороднейших настоящих отношений между друзьями.

Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы, нам целый мир чужбина,
Отечество нам "Царское село".

Оформление: Сцена, обтянутая однотонной голубой материей, на ней прикреплены портреты лицеистов. В центре – портрет Пушкина. По полу разбросаны осенние листья. Ведущие сидят на стульях, задрапированных бархатом.

Для первой части – одни ведущие
Для второй части – другие ведущие.