Внеклассное мероприятие "Устный журнал: изучение и осмысление эпохи тоталитаризма " (о судьбе поэта Ю.Рязанцева)

Для нашей школы стали доброй традицией встречи с поэтами, членами Союза писателей России, Еленой Колесниковой и Юрием Рязанцевым. Мы участвовали в презентации книги «Перевал за перевалом», вышедшей к 75-летнему юбилею автора. Стихи Рязанцева, вошедшие в цикл «Фронтовое детство», говорят об одном из трудных и трагических периодов нашей страны и жизни автора, оставляя светлое чувство сопереживания после их прочтения. О них рассказывалось в одном из «Устных журналов». Теперь еще одна страница жизни поэта. Оказывается, долгое время его называли внуком «врага народа». Нам стало интересно узнать, что же такого совершил его любимый дед, Павел Герасимович Баранник, что «удостоился такого звания»?

По воспоминаниям Юрия Алексеевича, дед с самого рождения любил лазить по горам и никогда не занимался политикой. Возможно, именно это не раз спасало ему жизнь. В преддверии Февральской революции он, окончив Горный институт в Санкт-Петербурге, влюбился в выпускницу высших Бестужевских курсов, Любовь Константиновну Борисевич. Они поженились и вместе вернулись к себе на родину – во Владикавказ. Он стал служить инженером-нефтяником в концерне Нобиля в Баку и Грозном.

Его жена, бабушка Рязанцева (Баха), ещё будучи курсисткой, стала социал-демократкой. Несмотря на это, к 1928 году дед уже был известен как талантливый инженер-практик и на Кавказе, и в Москве. Но и теоретических разработок он не чурался. Например, совместно с академиком Александром Александровичем Баландиным участвовал в проекте наклонного бурения дна Каспийского моря. Поэтому Управление Главнефти, желая резко повысить добычу, поручило деду поэта за несколько недель подготовить первоклассных инженеров из политически грамотных рабочих взамен старых «спецов». За это ему была сразу же предоставлена великолепная трехкомнатная квартира в Москве, на Сивцевом Вражке. «У моего дедушки сложились прекрасные взаимоотношения с передовиками рабочими-бурильщиками, и он ввязался в эту авантюру, – вспоминает Юрий Алексеевич. – Сначала всё складывалось удачно. Дед вкалывал в Баку, а Баха практиковала по медицинской части (она, как и её отец, закончив Бестужевские курсы, стала врачом-хирургом). Но тучи сгустились после того, как кривая по добыче нефти резко пошла вниз. Дед в 1930 году был арестован и получил десять лет лагерей за «экономический саботаж». Не избежали наказания и его лучшие ученики…»

О начале репрессий против инженеров-нефтяников, по словам Юрия Алексеевича, друзья предупредили деда заранее, поэтому он начал готовиться к эмиграции в Румынию на нефтяные промыслы города Плоэшти, где его хорошо знали. Были уже оформлены загранпаспорта для всей семьи, но Баха категорически отказалась уезжать куда бы то ни было: «Мы не можем покидать Россию в тяжёлое для неё время. И я, и ты, и наши дети должны жить и умереть на своей Родине!» Дед всегда её слушался, но всё же решил подстраховаться – отправил свою дочь (маму Рязанцева) подальше, в безопасное место, в Среднюю Азию. Там, в Самарканде, мама вышла замуж за врача, поступила в мединститут и родила сына Юру.

К этому времени Павел Герасимович уже пять лет работал за колючей проволокой в Ухте. Баха избежала ареста, но последовала за мужем и работала в том же лагере, как вольнонаёмная. Там он испытал незабываемый ужас, впервые подойдя к двери своего барака. Ему рассказывали, как встречают урки фраеров политических, и он понимал, чего надо ждать. Постоял. Набрался мужества. Открыл дверь и шагнул из мороза в тепло. Мёртвая тишина. В полутьме на нарах неподвижные фигуры. И вдруг слышит голос с характерным кавказским акцентом: «Входи, дорогой, не бойся. Тут все свои. Вот здесь, надо мной, математик, профессор Московского университета, а вот этот – тенор из Большого театра. Этот – философ, там, в углу – известный агрохимик, а я – самый настоящий генерал, грузинский князь». «И действительно, – рассказывал дед внуку, – я ещё никогда не бывал в столь изысканном, аристократическом обществе».

Потом была Воркута, а затем и Норильск. Почти везде он работал по специальности. В Ухте – на небольшой бурильной установке, начальником которой был некто по фамилии Брижань. Вскоре Павла Герасимовича повысили за отличную работу, выделили отдельное помещение для отдыха и даже по праздникам разрешали катать Баху на лошади по всему лагерю. Вообще, при Ягоде для заключенных допускались некоторые вольности. Даже в Норильске, где начальником лагеря был Никольский, а нефтяной промысел, на котором работал дед, возглавлял Мороз. Но при Ежове жизнь лагерников резко изменилась к худшему. И Никольский, и Мороз за послабление режима были расстреляны.

В Норильске Баха работала лаборанткой в химлаборатории. Ей надо было спускаться в шахты и брать там пробы воздуха на концентрацию метана и угольной пыли. В шахтах содержались наиболее «опасные» заключенные. Их никогда не поднимали наверх. Многие из них были прикованы к тачкам, на которых возили уголь. Там же были и лошади, привязанные к вагонеткам. В шахтах всегда стояла почти полная темнота, поэтому всем грозила слепота.

Юрий Алексеевич вспоминает случай, о котором рассказала ему бабушка. Как-то раз Баха спустилась вниз вместе с вооружённым конвоиром, который следовал за ней всюду по пятам. В её ботинок попал кусочек угля, и чтобы вытащить его оттуда, Баха остановилась и пропустила конвоира вперёд. И вдруг тут же из темноты за её спиной раздался шёпот: «Любовь Константиновна, я узнал Вас. Я когда-то работал вместе с Павлом Герасимовичем в Баку…» Тусклый свет фонаря слабо осветил чьё-то чёрное лицо. Баха быстро спросила: «Чем могу помочь?» Призрак ответил: «Всем!» и исчез. Наверху Баха заявила, что проба воздуха в этой шахте почему-то не удалась. И на следующий же день опять спустилась в шахту с тем, что оказалось под рукой (испечённый пирог и кусочек сала). Конвоир был уже другой. Баха проделала то же самое, и ей удалось незаметно положить узелок с провизией за большой камень. На обратном пути узелка уже не было. Ещё несколько раз она оставляла такие передачи, но потом попалась, и ей сделали строгое внушение, а конвоиры стали её обыскивать. По большей части это были бывшие власовцы, которые выслуживались перед новым начальством.

Уже в Норильске Павлу Герасимовичу сверх десяти лет заключения добавили ещё десять «за попытку застрелить товарища Калинина возле Кремля». Как-то Баха узнала, что в их лагерь доставили арестованного академика Баландина, с которым когда-то работал и дружил дед Юрия Алексеевича. Академик был осуждён на пять лет. Баха видела из окна, как академик вместе с урками выходил из барака на работу в цех. Их конвой состоял преимущественно из украинцев. Если в толпе заключенный начинал разговаривать, то они орали ему: «Не вертухайся! Не вертухайся!» Потом с помощью прикладов ставили всех на колени посреди сугробов в лютый мороз. Через несколько минут опять же с помощью прикладов их поднимали на ноги и уже в полном молчании гнали дальше. Однажды один из урок, спрятавшись за дверью барака, неожиданно ударил академика ножом в живот. Тот упал. Урка быстро обшарил его, но не нашёл ничего ценного для себя. Оказавшийся рядом Павел Герасимович поднял академика и оглядел рану. Баландина спасла толстая ватная телогрейка, поверх которой был надет плотный бушлат. Нож только рассёк кожу, скользнув вбок. По рассказам Юрия Алексеевича, летом 1953 года, после смерти Сталина, академика Баландина освободили и вернули ему все звания и награды. Опять приняли в Академию Наук СССР. Пока он сидел в лагере, его освобождения добивалась (правда, безрезультатно) Испанская Академия наук, выбрав его заочно и единогласно своим Президентом, раз автор мультиплетной теории катализа больше не нужен Советской России.

«А мой дед умер раньше Сталина, но Баландин не забыл своих друзей. В том же 1953 году, уже тяжелобольным, он приехал к нам (мы тогда обитали в Клязьме), вышел из машины, низко-низко поклонился Бахе, поцеловал ей руку и, не входя в дом, снова сел в машину. Его шофёр передал мне в руки огромнейший шоколадный торт. Так и не произнеся ни одного слова, академик уехал. Баха тогда рассказала мне, что в Норильске у него открылась язва желудка, но его продолжали кормить как всех – залежалой селёдкой и чёрными сухарями. Поэтому она стала подкармливать его тем, что могла достать (однажды даже кругом замороженного молока). Как-то в разговоре она пошутила, что очень соскучилась по шоколадному торту…», – вспоминает Рязанцев.

Юрию Алексеевичу всё же удалось познакомиться со своим дедушкой. До этого Юра изредка получал от него коротенькие письма из Норильска со штампом «Проверено цензурой». В них он старался в доступной для мальчика форме рассказать о своеобразной природе северных широт, о коротком лете, за которое местные растения успевают стремительно вырасти, о звёздах и северном сиянии, рисовал созвездия Большой и Малой Медведицы. Внук как мог отвечал ему, но в детских посланиях было столько грамматических ошибок, что он в отчаянии как-то написал дочери: «Что вы сделали с моим внуком?!»

В 1948 году в Москве распространился слух о том, что сам Берия начал выпускать из лагерей заключённых (под поручительство их родственников), если эти заключённые хорошо работали и искренне раскаялись. Естественно, семья Юрия Алексеевича тоже отправила письмо в Кремль, Берии. Написали, что «дед осознал все свои преступления и больше никогда совершать их не будет, поэтому просим его, дурака, помиловать. Подписались Баха (она в то время была с нами), мама и я – «пионер Юра Рязанцев». Отправили письмо и стали ждать, ни на что не надеясь. И вдруг через месяц-другой незнакомый стук в дверь. На пороге стоит колючий, с деревянным чемоданчиком, очень худой, но с горящими глазами. «Это мой дедушка! Конечно, радости было море. А сколько планов на будущее!»

На следующий же день Павел Герасимович отправился устраиваться на работу. Готов был на любую – даже дворником или истопником. Но его поиски успехом не увенчались на работу, потому что у него не было московской прописки, даже временной. А не прописывали его потому, что он нигде не работал. Тогда Павел Герасимович стал мотаться по Подмосковью. Результат тот же. Наконец, по старому знакомству ему предложили работать ночным сторожем с мизерным окладом и временной (всего на две недели) пропиской. «Отчаявшись, – вспоминает Юрий Алексеевич, – дедушка отправил Берии письмо примерно следующего содержания: «Уважаемый Лаврентий Павлович! Прошу Вас оказать мне последнюю услугу: отправьте меня опять за казенный счёт обратно в Норильск в тот же лагерь и, желательно, в тот же самый барак, из которого я прибыл в Москву по просьбе моих родственников. После войны они живут крайне бедно, снимают комнату на Таганке, и я не могу больше сидеть на их шеях…»

Через несколько дней деда снова арестовали. Баха горестно шутила: «И что это все обижаются на Берию? Вот мы со слезами обратились к нему с просьбой об освобождении нашего деда – пожалуйста, будьте любезны! Потом сам дед попросился обратно под арест – да ради Бога! Лаврентий Павлович – просто какая-то фея Мерилюна, выполняющая все просьбы страждущих сердец…» И ведь правда, после ареста Павла Герасимовича отправили в тот же лагерь и даже не увеличили срок заключения. Друзья по несчастью встретили его там с восторгом, расспрашивая о жизни в столице. Да и начальство лагеря по нему явно соскучилось: ему разрешили построить свой деревянный домик.

Бабушка рассказывала внуку, что «домик получился площадью в четыре с половиной квадратных метра, причем полтора из них занимала печка, очень низенький, поэтому в пургу его засыпало снегом выше крыши». Она, Баха, была с ним рядом, их зачастую откапывали все, кто проходил мимо. «Деды! – кричали им, – пора на работу, а то вас опять засыплет!». Конечно, они устроили новоселье, о котором в лагере долго вспоминали. Собралось семнадцать человек. Сидели на полу, на коленях друг у друга. Всем раздавали фирменное угощение: пироги с морошкой и на газетных листочках по ложке перловой каши, сваренной вкрутую. Это был настоящий пир. Когда дедушка умер в лагере, Баха вернулась к нам в Москву». После 1956 года Павла Герасимовича реабилитировали. Баха вместе с Юрой отправилась на Лубянку за справкой о реабилитации. Там она сказала, «что ей, лично ей, никакая бумажка о невиновности мужа не нужна, а вот её детям и внукам – другое дело». Когда ей предложили довольно крупную денежную компенсацию за двадцать лет работы её мужа в лагерях, она категорически отказалась, к удивлению чиновников в штатском: «Не имею права!»

Дома отпраздновали тот факт, что стали, наконец, нормальными гражданами своей страны и навсегда перестали быть семьёй «врага народа». Но это опасное звание ещё долго аукалось в их судьбах. По словам Юрия Алексеевича, у Бахи много лет собирались вернувшиеся в Москву норильчане: Разумовские, Таёжный с Лидочкой (бывшей женой народного артиста Георгия Жжёнова), Афанасьев. Вспоминали новоселье «дедов» в лагере, отсутствующих или погибших друзей – Алёшу Консовского, который вернулся на сцену МХАТа и даже сыграл роль принца в кинофильме «Золушка», его младшего брата, тоже артиста, которого в Норлаге насмерть забили урки за дерзость начальству лагеря. Рязанцев вспоминал, что говорили и о Жоре Жжёнове, который успешно играл в театре Моссовета, но к Бахе не заглядывал никогда. Помню, а Юрий Афанасьев сказал мальчику тогда: «Ты даже не представляешь себе, что это за люди – твои дедушка и бабушка!» У него перехватило горло, и он пробормотал: «Я их знаю…»

В последние годы Бахи семья жила по-королевски: за работу на реакторе Юрий Алексеевич получил комнату в 11 квадратных метров, но зато на Старом Арбате, а лет через десять Баха переехала от него на свою жилплощадь в 16 метров в соседнем доме. После многолетних мытарств она получила эту комнату при поддержке депутата Моссовета, народного артиста СССР В.Осенева, у которого тоже были репрессированные родственники. Умерла Баха в 1990 году, в возрасте 98 лет. Её муж, Павел Герасимович, умер в 1953, похоронен в Норильске, в вечной мерзлоте. Могила его не сохранилась. Своему деду, Павлу Герасимовичу Баранник, Юрий Алексеевич посвятил стихотворение «Глазами Деда»:

Норильский ветер, мой охранник злой,
Опять прикладом ударяет в спину.
А был Кавказ, где Терек удалой
Гремел, ещё не загнанный в плотину.
Прохлада гор. Печали не тая,
Туман ущелий тает утром ранним…
…А здесь сумела жёнушка моя
Украсить небо Северным Сияньем.

Библиография.

1. Ю.Рязанцев «Перевал за перевалом» – Москва ИПО «У Никитских ворот» 2009.
2. Ю.Рязанцев «Змей-Горыныч. Стихотворения, сказки, песни – Москва ИПО «У Никитских ворот» 2009.