Реферат: Телеграф в поэтическом мире Тютчева: тема и жанр

Лейбов Р.Г.

Освоение технических изобретений русской культурой вообще и литературой, в частности – тема, входящая в круг интересов тартуско-московской школы [Топорков; Тименчик, 1987; Тименчик, 1988; Цивьян]. Названные нами работы посвящены культуре эпохи модернизма, можно назвать также ряд затрагивающих более раннюю эпоху работ о мифологии железных дорог (ср. [Пиретто], из недавних см. исследование, инкорпорированное в [Безродный]).

В нашей заметке речь пойдет о частных эпизодах освоения русской культурой нового технического явления – электрического телеграфа. Эта тема, несомненно, заслуживает более глубокого изучения [1].

История внедрения электротелеграфного сообщения в России, как это обычно бывает в странах с централизованной государственной экономикой, тесно связана с другими историческими циклами. Первые опыты П.Л. Шиллинга в этой области относятся, видимо, к концу 20-х – началу 30-х гг. [Алексеев, 90–95], однако на публикацию сведений об этих разработках в России был наложен запрет: статья Якоби, посвященная этой теме, была по приказу императора изъята из отпечатанного в 1834 г. бюллетеня Академии Наук; см. об этом (с опечаткой в дате) [Яроцкий, 112–113]. Впервые действие телеграфа было продемонстрировано публике на квартире Шиллинга в 1832 г. [Алексеев, 100] Первая опытная линия электромагнитного телеграфа длиной в 5 километров была в 1836 году проложена вокруг здания Адмиралтейства. Первые телеграфные линии были предназначены для связи императора с государственными учреждениями [2]; в 1852 году была открыта линия между Петербургом и Москвой, обслуживавшая Николаевскую железную дорогу, но присоединение России к международной телеграфной сети произошло лишь в 1854 году, когда фирма «Siemens & Halske», контракт с которой был подписан еще в 1850 г., завершила строительство подключенной к линии Варшавско-Венской железной дороги первой воздушной однопроводной линии, соединявшей Петербург с Варшавой. Тогда же была сдана линия от Мариамполя до Прусской границы (договор о подключении с Австрией был заключен в 1854, а с Пруссией – в 1855). Одновременно стрелочные аппараты были заменены аппаратами Морзе, обеспечивавшими гораздо более высокую скорость связи. 15 января 1855 года последовало высочайшее утверждение «Положения о приеме и передаче телеграфных депеш по электромагнитному телеграфу», 15 апреля 1855 года (уже после смерти Николая Павловича) оно вступило в силу, передача телеграфных сообщения была объявлена государственной регалией, был разрешен также прием корреспонденции от частных лиц. К началу 1855 года в России действовали линии, соединявшие столицу с северо-западными (Гелингфорс, Ревель, Рига) и южными (Одесса, Николаев, Симферополь) областями империи [Очерк, 103-104].

Внедрение телеграфной связи в России, таким образом, пришлось на перелом эпох и совпало с катастрофой Крымской войны, телеграф стал ассоциироваться с новыми временами, неслучайно мемуаристы часто упоминают отсутствие телеграфа, описывая николаевскую эпоху [3].

Ю.М. Лотман указывал, что у Тютчева «инерция наполнения вещественных слов глубинными мифологическими значениями переносится на слова, не имеющие мифологической традиции: железная дорога, пароход («.змей морской»)» [Лотман (1999, конспект), 296]. Телеграф, несомненно, должен быть включен в этот перечень.

1. Телеграф как тема

13 августа 1855 Тютчев впервые обратился к теме телеграфа.

Вот от моря и до моря

Нить железная скользит,

Много славы, много горя

Эта нить порой гласит.

И, за ней следя глазами,

Путник видит, как порой

Птицы вещие садятся

Вдоль по нити вестовой.

Вот с поляны ворон черный

Прилетел и сел на ней,

Сел и каркнул, и крылами

Замахал он веселей.

И кричит он, и ликует,

И кружится все над ней:

Уж не кровь ли ворон чует

Севастопольских вестей? (1, 162) [4]

Стихотворение написано в Рославле (Смоленская губ.) по дороге из Москвы в Овстуг и связано с тревожным ожиданием решительной вести о сдаче Севастополя (которая последует лишь 27 августа). Та же тема в связи с образом безмолвной телеграфной линии звучит в письме Тютчева Эрнестине Федоровне, написанном 9 сентября уже из Москвы по возвращении из деревни и после получения роковых севастопольских новостей:

«Я 400 верст ехал вдоль телеграфной нити, но она ничего мне о том не поведала, и только от брата, у которого мы с Катериной по приезде остановились, я узнал эту ужасную новость. Возможно, если бы я написал тебе тотчас же, то сказал бы что-нибудь очень красноречивое и очень захватывающее. Теперь же слишком поздно...» [Тютчев, 172].

Телеграф выступает в стихотворении в виде магического (и зловещего) средства связи, смысл сообщений которого скрыт от «путника», но явлен вещей птице. «Слава» и «горе» в первой строфе – не антонимы, а синонимы, инвариантом которых будет «кровь» (здесь Тютчев следует общей «севастопольской мифологии», наследующей мифологии бородинской).

Как обычно бывает при усвоении культурой новых тем, они связываются с уже разработанными в ней сюжетами. В нашем случае важно и то, что тема телеграфа уже была известна русской литературе (благодаря относительно раннему введению в лексикон самого термина, ставшего частью титула журнала Н. Полевого) и активному использованию оптического телеграфа, предшественника электромагнитного (он также соединял Петербург и Варшаву) [5]. Таинственные мистические качества могли приписываться и этому устройству; ср., например, частично приведенный М.П. Алексеевым отрывок из поэмы Полонского «В конце сороковых годов»:

И помнит он, как в этом мраке стали

Усталые глаза его встречать

Какие-то огни... они играли,

Качались, подымались и опять

Кувыркались. То телеграфы были,

И ум его впотьмах они дразнили:

Условные огни во все концы

Переносили вести, все дворцы

Их ожидали с жадным нетерпеньем,

А он дремал, глядел, опять дремал,

Хотел понять их и воображеньем

Газетные известья дополнял. [Полонский, 468] [6]

У Тютчева появляется очевидный у Полонского и исключительно важный для дальнейшего развития темы обертон: телеграф – аналог и замена фельдъегерей, переносчик новостей государственного значения, может быть отождествлен с самой историей [7]. Мистический язык телеграфной нити в стихотворении Тютчева сродни неясности для современников смысла совершающихся событий и неясности прорицаний «духов» в стихотворении «1856» («Стоим мы слепо пред судьбою»).

Здесь мы переходим от вопроса о том, как встраивается телеграф в систему культурных смыслов первой половины XIX в. к рассмотрению того, как техническая новинка мифологизируется Тютчевым в рамках его индивидуальной поэтической системы.

Телеграфная связь (как ранее – железные дороги) являет собой победу человека над главными врагами Тютчева – пространством и временем [см. Лотман, 1990; 123–138] и потому может оцениваться положительно (см. вторую подглавку нашей статьи). Однако скрытое знание, требующее интерпретации, всегда двусмысленно в мире Тютчева: начиная со ст. «Безумие» (начало 30-х гг) мы находим ряд деклараций, объявляющих такое знание пустым или даже ложным. Противопоставление человека и птицы, общее место романтической поэзии, которому отдал дань и Тютчев [8] в стихотворении 1855 года, перетолковывается: птице приписывается не только традиционно положительно оценивающаяся в рамках этого противопоставления свобода передвижения по вертикальной оси, но и мистическая способность предвещать беду и «чуять кровь».

Заметим, что сходная формула у Тютчева впервые появляется в ст. «29-ое января 1837» («Кто слышит пролитую кровь»), там она восходит к Книге Бытия и является перифрастическим именованием Бога. Эта же формула всплывает у Тютчева в письме незадолго до написания рассматриваемого нами стихотворения:

«Откуда ты взяла, что отправка «Allgemeine» стоит так дорого? <...> Посылаю тебе сегодня еще три номера. Последний из этих номеров содержит первое телеграфическое известие об их поражении 6/18 сего месяца под Севастополем. Испытываешь истинное наслаждение, читая в их подлых газетах подробности этого разгрома, которые против их воли пробиваются наружу, сквозь все недоговаривание и вранье. На сей раз столько было пролито крови, что она просачивается сквозь их лукавство <курсив наш – Р.Л.> и, несмотря на все ухищрения редакции, ничего не удается скрыть. Но еще более поражаешься, наблюдая, как мы здесь поддерживаем их ложь и их утайки пошлым смирением наших бюллетеней и непостижимым старанием преуменьшить потери врага в наших донесениях». (Из письма Э.Ф. Тютчевой. СПб., 20 июня 1855 [Тютчев, 1980, 170-171].)

Метафорический ход здесь и в стихотворении един: кровь (реальность) проступает сквозь информационную оболочку и очевидна для чуткого читателя газеты – или для зловещей птицы.

Стихотворение Тютчева «Вот от моря и до моря...» – одно из тютчевских пророчеств. Тютчев откликается на современные событиями «стихотворениями на случай», но очень часто «случай» у Тютчева метонимически представляет собой Историю.

Интересующий нас текст примечателен тем, что речь идет о событии, которого со страхом ожидают, но которое еще не произошло. Это пророчество передоверено ворону.

Ликующий ворон противопоставлен путнику как вещее существо; путник характеризуется глаголом «видит» (это поверхностное зрение, не дающее проникновения в суть вещей), ворон – глаголом «чует» (зловещее чутье, соответствующее фольклорной функции ворона). Однако поэтический язык Тютчева был, по словам Ю.М. Лотмана, «широк и подвижен и давал возможность в разных стихотворениях варьировать – до противоположного – точки зрения» [Лотман, 1990, 123].

Синонимичные глаголы восприятия по-другому противопоставлены в тютчевском стихотворении, обращенном к Фету (1862):

Иным достался от природы

Инстинкт пророчески-слепой –

Они им чуют, слышат воды

И в темной глубине земной...

Великой Матерью любимый,

Ст
Notice: Undefined variable: print in /home/area7ru/literature.area7.ru/docs/index.php on line 599

Notice: Undefined offset: 1 in /home/area7ru/area7.ru/docs/linkmanager/links.php on line 21