Музыкальное начало и одаренности Б.Л. Пастернака, изучаемые на уроках литературы

“Жизни вне музыки я себе не представлял... Музыка была для меня культом, то есть той разрушительной точкой, в которую собиралось все, что было самого суеверного и самоотреченного во мне” (“Охранная грамота”)

Известно, что Борис Леонидович с детских лет очень любил музыку, играл на рояле, посещал концерты. Он вырос в мире звуков: мать играла великолепно, давала домашние концерты для избранной публики. Она же учила музыке всех детей. Борис прекрасно освоил технику игры и немного импровизировал, воплощая в музыке мир, связанный с окружающим и пережитым. В 13 лет он уже смог понять, почувствовать и воспринять душой покоряющую силу симфоний Скрябина и его “Божественной поэмы”. На даче, стоявшей на краю леса (летом семья старалась выбраться из душной Москвы), сочиняли музыку. По уже сделанным ее частям, которые композитор бегло проходил, останавливаясь, повторяя и все время продвигаясь дальше, мальчик в изумлении понимал, что ее содержанием становится то, что он видел и слышал в лесу, та самая свежесть и неповторимость, которую он считал принадлежностью внешнего мира, а не человеческой деятельности. Композитором был А.Н. Скрябин. Лежа в кустах, Боря и Шура часами слушали, как он работает. Шло лето 1903 года. Все в музыке поражало новизной, как и глубоко воспринимаемая сельская среднерусская природа. В это же лето Боря сломал ногу. Полтора месяца в гипсе... Мучительная неподвижность скрашивалась семейной нежностью, участием и ... музыкой. Мать подолгу ему играла, рассказывала о том, как, учась у композитора Тедеско и позже, сама думала заняться не только интерпретацией, но и сочинением музыки. И сын мечтал об этом призвании, читал начальные теоретические руководства. Любовь к Скрябину и музыке объединились в его душе. Андрей Белый видел в музыке “начало, наиболее способствующее развитию человечества”. Статьи поэта привлекали Бориса. Видя желание сына серьезно заняться музыкой, родители наняли учителя. Занимался с Борей Ю.Д. Энгель. В духовную жизнь мальчика входили новые люди, новые мысли. “Без полного погружения в стихию созидания, без забвения о всем остальном мире нет и не может быть настоящего творчества”, – писал Энгель. Это было созвучно душе Бориса, об этом свидетельствуют две успешно написанные прелюдии. Он отлично решал присылаемые учителем музыкальные задачи, успешно справлялся с сочинениями на заданные темы. Занятия продвинулись настолько далеко, что подготовка к экзаменам по курсу композиторского факультета Московской консерватории стали задачей с реальным сроком. Музыка соединила Энгеля и Пастернака. Это были не учитель и ученик, а два музыканта, два близких человека, духовно понятные друг другу, одержимые в творчестве.

Каково же было огорчение родителей, когда семейное взаимопонимание было нарушено его необъяснимым отказом от занятий музыкой. Юношу удручало отсутствие у него абсолютного слуха. Он оставил музыку, увлекся философией, проявил и здесь свои незаурядные способности, но отказался и от этого занятия. В письме к своему другу Локсу он выразил сожаление об отречении от музыки: “Забросил я когда-то музыку. А это была прямая ампутация, отнятие живейшей части своего существования”. И еще: “... музыку, любимый мир шестилетних трудов, надежд и тревог, я вырвал вон из себя, как расстаются с самым драгоценным”. “Жизни вне музыки я себе не представлял... Музыка была для меня культом, то есть той разрушительной точкой, в которую собиралось все, что было самого суеверного и самоотреченного во мне” (“Охранная грамота”).

Музыка сопровождала его всю оставшуюся жизнь. Дружба с величайшими артистами – Генрихом и Станиславом Нейгаузами, Святославом Рихтером, Марией Юдиной – восполняли его собственный отказ от музыки. Музыка провожала его и в последний путь. “В почетном карауле Бах, Моцарт, Шопен, Бетховен: М.В. Юдина, С. Рихтер, С. Нейгауз непрерывно играли рядом в комнате”, – вспоминал народный артист СССР Д. Журавлев похороны поэта.

На этом уроке учащиеся активно слушают музыку: любимые произведения Б. Пастернака (Шопен, Чайковский, Скрябин), знакомятся с сонатой самого поэта; листают его нотные тетради (ксерокопии); читают его стихи, посвященные музыке. Часть урока отводится для практического литературоведческого анализа стихотворения Б. Пастернака “Музыка”.

Пастернака считают трудным поэтом. Однако попробуем вместе с вами прочитать одно из поздних (1956 г.) стихотворений поэта – “Музыка”.

Дом высился, как каланча.
По тесной лестнице угольной
Несли рояль два силача,
Как колокол на колокольню.

Они тащили вверх рояль
Над ширью городского моря,
Как с заповедями скрижаль
На каменное плоскогорье.

И вот в гостиной инструмент,
И город в свисте, шуме, гаме,
Как под водой на дне легенд,
Внизу остался под ногами.

Жилец шестого этажа
На землю посмотрел с балкона,
Как бы ее в руках держа
И ею властвуя законно.

Вернувшись внутрь, он заиграл
Не чью-нибудь чужую пьесу,
Но собственную мысль, хорал,
Гуденье мессы, шелест леса.

Раскат импровизаций нес
Ночь, пламя, гром пожарных бочек,
Бульвар под ливнем, стук колес,
Жизнь улиц, участь одиночек.

Так ночью, при свечах, взамен Былой наивности нехитрой, Свой сон записывал Шопен На черной выпилке пюпитра.

Или, опередивши мир
На поколения четыре,
По крышам городских квартир
Грозой гремел полет валькирий.

Или консерваторский зал При адском грохоте и треске До слез Чайковский потрясал Судьбой Паоло и Франчески.

Тема его не случайна для Пастернака: он вырос в музыкальной семье, учился музыке и мог бы стать пианистом. Но и став поэтом, он никогда не расставался с музыкой – ни в жизни, ни в поэзии. “Музыка” – одно из тех стихотворений, которые вполне раскрываются только вдумчивому и знающему читателю.

Конечно, просто взять словарь и посмотреть, что значат слова “хорал” (музыкальная пьеса в форме религиозного многоголосного песнопения), “месса” ( хоровое произведение на текст католического богослужения, обычно с сопровождением органа), “импровизация” (создание музыки в момент исполнения, без предварительной подготовки). Но нужно многое прочитать, быть знакомым с серьезной музыкой, любить ее, – одним словом, быть образованным человеком, чтобы понять, например, последние строфы стихотворения. Только если вы знаете, что “полет валькирий” – это эпизод из музыкальной драмы Рихарда Вагнера, одного из величайших композиторов мира, шедшего далеко впереди своих современников, вы поймете, о чем это: “опередивши мир На поколения четыре”. Только если вы слышали музыку Вагнера, вы найдете ее отзвук в двух строках: “По крышам городских квартир Грозой гремел полет валькирий”, где поэт не случайно собрал столько твердых -г– , -к-, столько раскатистых -р-. Если вы знаете, что, вдохновленный чтением Дайте, Чайковский написал симфоническую фантазию “Франческа да Рамини” на тему эпизода из “Ада” — первой части “Божественной комедии”, вы сумеете уловить в слове “адский” не только значение “очень сильный, невыносимый”, но и прямое значение этого прилагательного: “адский грохот и треск” – это “грохот и треск ада”.

Удивительно построено это стихотворение. Сначала музыки нет – есть только рояль, неодушевленный предмет (и то, что его несут, тащат, только подчеркивает его “предметность”, “громоздкость”). Однако сравнения уже вызывают у нас ощущение какой-то таинственной силы, в нем заключенной: его несут “как колокол на колокольню” (сразу вспоминается: “...как колокол на башне вечевой...”); его тащат, как “с заповедями скрижаль”, т. е. как доску, плиту из тех, на которых, по преданию, были записаны законы, данные людям Богом... Но вот рояль поднят наверх: и город, и его шум остались внизу (“как под водой на дне легенд”). Кончились первые три строфы. В" следующей строфе появляется музыкант. И хоть назван он просто и буднично: “жилец шестого этажа”, это под его руками рояль зазвучит, оживет, перестанет быть мертвым предметом. Но обратите внимание на то, что пианист начинает играть не сразу. Игре предшествует мгновение молчания, созерцания, взгляда с высоты – на землю.

Эти минуты размышлений о земле и власти музыки должны сделать понятным очень необычное сочетание: “заиграть собственную мысль” (его неожиданность подчеркнута тем, что оно идет после вполне обычного “заиграть пьесу”). Мысль, что музыка обнимает, вмещает в себя все – жизнь духа и жизнь природы ( цепочка однородных членов: “ мысль, хорал, гуденье мессы, шелест леса” – будет продолжена в следующей строфе). Нарастает сила и мощь звуков. “Раскат импровизаций” – опять сочетание непривычное, но вызывающее в памяти другое, привычное – “раскат грома”. Все вбирает себя музыка: звуки и краски, свет и тьму, весь мир каждого человека. Посмотрите, как новый ряд однородных членов – вполне конкретных слов (“ночь”, “пламя”…) – неожиданно кончается двумя существительными совсем другого ряда, совсем другого смысла; “ жизнь улиц, участь одиночек”.

Но человек, сидящий за роялем, не одинок. Об этом – три последних строфы. Они как бы раздвигают границы времени и пространства. Шопен, Вагнер, Чайковский – огромен и бессмертен мир музыки.